Письма 1838

4 января 1838 г. [Петербург].

Здравствуйте, наш почтеннейший и дорогой Николай Петрович! Поздравляю вас с праздником и Новым годом, дай бог вам в нем, и впредь в новейших, находить в семействе вашем не новое, а старое и возрастающее удовольствие при совершенном здоровьи. Мы новый год начали пребуйно и продолжаем ежели не развратно, то превратно. Шесть часов утра сделались как бы термином к разъезду, и, кажется, все тяготятся, но не смеют переменить дурацкого назначения. Все похудели, иссохли от изнурения и чванятся, как мастеровые, которые ночевали не дома, а на съезжей.

Финляндцы(142) говорят: у них офицером меньше, а у нас соседом больше, поздравляю вас, а жаль, впрочем, ведь это жаль по-нашему, издали, а по-вашему, поближе, иначе. Хозяин дело знает лучше, нежели филосов.

На празднике я виделся с Павлом Петровичем.(142) Он мне сказывал, что вас оставил 19-го, а с ним и прочие пустились в Златомаковную, один Петр Иванович до пути, в которой его поставит сердечное чувство. — Новостей разительных нет никаких, слышно о настоятельности в размежевании,(144) о внимании к городской и земской полициям, т. е. о том, что правительство, видя неустройства, берет возможные меры — посредством орудий. Городской нашей полиции при Штатах дана и судная часть — не вся, однако же, а часть. За дворец(145) принялись и очень дельно, форсировать ничего не будут, следовательно, построят хорошо, и снаружи будет он совершенно в старом виде, сиричь типом века Елизаветы.

Ну, прощайте, мой почтеннейший, скажите мое душевное уважение Аграфене Кононовне и сами его примите, а прекрасных перецелуйте кого где и как водится за почитающего вас

Венецианова,

имеющего намерение 25 марта праздновать в Дубровском,(146) почему и покорнейше прошу приложенное на Сафонково повернее приказать старосте вручить.

4 января 1838 г.

При сем — писаньице к Андрею Клементьевичу и Алексеею Андреевичу, оный меня просил учинить справку по Удельному ведомству, како я и выполняю, а между тем пишу и о художнике Авдотьи Николавны — рта разинуть недают, говорят, два года он должен учиться, и ежели сделает большие успехи, то на третий — готовиться к програме на золотую медаль, без которой за границу не посылают; а тут вместо програмы должен будет писать два иконостаса, которые менее 6000 положить нельзя, итого — девять. Я пишу, чтобы его заставить поработать в Эрмитаже; но я здесь пробуду до половины марта. Итак, не лучше ли ему теперь начинать образа писать? Подумайте вы и потолкуйте с ним.

[23 ноября 1838 г. Петербург]

Здравствуйте, мой почтеннейший Николай Петрович! В Островках мы были в четверг, у прекрасных хозяев, а в Питер приехали в Середу по хорошей зимне-колесной дороге. Нашли все, как водится, в вихре крутящемся, спешащем жить, в веселье, в порывах и в взрывах страстей. Так растет народ в политической и нравственной его сфере. — А, право, хорошо! В восемь месяцев кажется, как будто все шагнуло и шагнуло прогрессивно, в путь взаимной связи, — без теней нельзя, без них и свет бы не был виден.

Дворец чуть-чуть не кончен (я еще не был); в нем будет малахитная комната(147) — малахит в перснях носили, помните? Мой Петр,(148) кажется, останется. Есть гусарской полковник, художник Майков,(149) у которого с женской стороны большие связи, эти связи делаются судьями, а не одна Академия. Также старинный профессор,(150) правивший должность ректора лет десяток, должен быть филантропиею предпочтен. Так заранее определено. Впрочем, говорят, два года он должен учиться, и ежели 6-го декабря сам государь приедет в Академию, то может быть назначение и переменится (Майков — это тот, для которого из Троицкой церкви вынули образа Шебуева и Егорова,(151) а его поставили). Вот как дела идут по сей день, то есть но 23 ноября. Я работаю, сиричь оканчиваю в Академии.

Друзья шерсть купили и отчет дадут, а я Василию Матвеевичу(152) книги взял и посылаю. В книжном мире такой бой, каких не бывало: бой по карманам — ? — да-с, даже напечатан. С Василием Петровичем(153) я виделся, и мы положили: втащить его в книжной мир, — на этот мир, из—дали хорошо смотреть.

Неужели же мне благодарить вас и за то, и за другое, и за третие? — не надобно! Пускай это по старой привычке живет в душе уважающего Милюковых

Венецианова.

Однако же Елизавете Николаевне прошу сказать мое почитание и особенное уважение кудрям.(154)

Да, ежели в вашей стороне Андрей Александрович,(155) то скажите ему мое душевное почитание с доброй его Александрой Петровной и скажите, чтобы присылал Федора(156) по паспорту, а ко мне бы написал простое партикулярное письмо, что он согласен ему дать свободу за 2000 руб. Но присылал бы скорее.

Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Петровичу Милюкову.(157)

[25 декабря 1838 г. Петербург]

Здравствуйте, мой почтеннейший и дорогой Николай Петрович! Поздравляю вас с праздником Рождества Христова, дай бог, чтобы родилось вам все благое, а окружало бы вас все то же, что теперь вас окружает.

Письмо ваше от 9-го декабря я получил 20 числа. Что вам на него отвечать — незнаю; оно по обыкновению писано не рукой, а простою и чистою душой, которую я уже за два десятка годов знаю и все одинакою. — Ну, так вот что я вам скажу: после того как я и мы письмо ваше прочитали, я и призадумался, да и положил в душе моей, чтобы чаще в Островки возить дочерей моих, чтобы они более и более бывали с островецкой хозяйкой, вниманием которой так кудри вьются у Елизаветы Николавны. — Добро, то дело впереди.

Конкурс не состоялся.(158) Была очень хорошая картина по простоте идеи; на ней был изображен Петр в Голандии, в Адмиралтействе, за обработкою руля: в это время он останавливается и думает; выполнена нехорошо, впрочем, рукою, знающей дело, а рука эта — одного Берлинца; прочие плохи, всех же было 7 картин, из которых 4 никуда негодны, просто сказать, даже отвратительны. Государю донесено с самой худшей стороны; заметте, что те, о которых я вам говорю — отвратительны, были очень известных людей и большой вес имеющих. Неоставить же мне моей картины, а с ней и благородной гордости с шестидесятилетней опытностью. Я картину подарил Бирже,(159) чтобы она была век свой на ежедневной выставке, и хочу даже те замечания, которые были мне сделаны умными и беспристрастными людьми, выполнить. Картина еще в Академии, а я бумагой отнесся к Биржевому Комитету, который должен об этом доложить Министру финансов — о последствиях уведомлю. Между тем уже с разных сторон Демидову пишут о происшествии;(160) Демидов в Париже. Вот как дела делаются. И не — удивляйтесь — это не новое, новое только конкурс, в котором государь принимал участие, а дело, или дела, не новые.

Я думаю с месяц сдесь пробыть и явиться в Островки, в Сафонковскую мастерскую.(161) Жаль только мне, очень жаль Филису и Сашу, — они на Сафонкове должны будут истлевать от холода и голода. Вот будет беда, ежели откажут, т. е. его светлость затеит отказать! Вы пишете, что в Островках скучно было, а мне не верится, там бывает скучно только при каких-нибудь казусных случаях, и то скука эта бывает не внутренняя, а внешняя и мимолетная; вот у нас готовятся веселье и веселье за весельем, но они будут так мимолетны, как... [слово неразборчиво] и за собой потащут не одну скуку, а скуку с раскаянием. — Явились для святок заморские бальные музыканты, человек 20 с дирижором. Они станут играть неигранное и получат по 1000 рублей за вечериному и нешто, а другому после вечера каково будет утро? Конечно, нам на этих вечерах не быть, но на других доведется быть, на которых также, как и на первых, смотрят на часы и ждут с нетерпением приличного.

Андрей Александрович(162) уехал в Москву; видно, он отдумал дать нам художника, жаль, очень жаль, и со временем он сам будет жалеть. Ежели он поздно пришлет, то я не успею ничего сделать; конечно, Андрей Александрович может денег 2000 получить, но Федор(163) никогда неполучит того, что от времени зависит, время надобно ловить да и ловить, — нам старые кадеты в пример, какие из них бывают офицеры? Тому уже не до пауки, кто с миром ознакомился, а Федор готов: пора пришла! Да в добавок — отчаянье, после которого уже все бывает поздно. Это опыты мне, имянно мне, доказали. Неужели Петр Иванович всю зиму пробудет в Москве? Вообразите, что я с Василием Петровичем(164) невидался, он был у нас 3 раза, я у него 2 раза и не заставали друг друга; на прошедшей неделе во вторник нарочно обедал у Иосифа Ивановича(165) с тем, чтобы его видеть, но он не был, — говорят, что он задумывает в Москву, потеряв надежду Петра Ивановича видеть здесь. Видел я жениха Анны Петровны,(166) молодец!

Я рад очень, что Владимир Иванович(167) в Маковище, при свидании скажите ему мое душевное почитание. Ах, мой почтеннейший Николай Петрович, как я этого человека уважаю, мне кажется, что я его насквозь всего совершенно вижу, чувствую его.

Прощайте, мой дорогой Николай Петрович, веселитесь с птенцами вашими, которые не перестанут никогда вас утешать, и их неоцененную маминьку, которой прошу поцеловать ручку за уважающего вас

Венецианова.

При сем писание к вашему Сергею Васильевичу,(168) — я его прошу о соломе, зделайте одолжение отослать к нему в Поддубье, да и к Петру Гавриловичу(169) потрудитесь повернее отправить.

Потрудитесь сказать мое почитание доброму Василию Матвеевичу.(170)

Весна

На пашне. Весна. Середина 1820

Тверь (1910 г.)