Мои воспоминания детства 1845 года, генваря 15 д. г. Ставрополь
 Н. П. Венецианов
Муть помню дедушку Николая Юрьевича, ему фамилия была тоже Венецианов, а маминого отца звали Григорий Лукашенко.36 Дедушка Николай Юрьевич рассказывал часто, как он приехал с своим отцом в Россию из Эпирского местечка, гор. Богдарии; фамилия им была в Греции Михапуло, а в России их прозвали Венециано; он помнит и своего дедушку и бабушку; дедушку его звали Иваном, а бабушку — Анжела.37 Мой дедушка плохо говорил по-русски, страшно искажал слова, его трудно было понимать. Он говорит, что они переехали из Греции в город Нежин и поселились там; дедушка стал торговать, купил себе домик и землю. Дедушка тогда был очень маленький, 7 лет; из Нежина он и братья переехали в Чернигов; они жили очень богато; когда дедушка и его брат Гаврила вырос большой, они уехали из Чернигова в Москву; в Москве остался брат его Гаврила, а он уехал в Ставрополь, в станицу Суворовскую, и поселился там. Стал торговать, а когда он стал богатым, переехал в Ставрополь; он говорит, что он назвал поселок Ставрополем и был членом городского правления. Торговал он на верхнем базаре. Дедушка умер, а мой отец и три брата его, Афанасий, Михаил и Павел,38 стали вместе торговать, а затем разделились и стали в разных местах, на разных улицах, торговать. Мой дедушка Павел39 и дядя Павел остались торговать на верхнем базаре, у них торговля шла очень хорошо. В 1830 году к нам приехал из Москвы дядя Алеша, которого мы звали живописцем, и дядя с тетей Ратниковы. Как раз у меня был последний экзамен в гимназии по латинскому языку, я в этот день отправился на экзамен в 9 часов утра, 8 мая 1830 года возвратился с экзамена, который я выдержал. Прихожу домой и вижу — у нас гости, которые мне очень знакомы; я бросился к ним целовать, как и от радости не знал, что им говорить; они задавали мне вопросы, а я отвечал невпопад. Когда я успокоился немного и привел себя в порядок, дядя Алеша мне говорит, что они приехали затем, чтобы взять с собой в Москву, и спрашивают, что я — согласен ехать с ними или нет. Мне очень стало жалко папу и маму, но, признаться, и очень хотелось ехать в Москву; я тихо сказал дяде Алеше: «очень хочу охать, но папа меня не пустит».
Мне исполнилось 18 лет, я был в Ставропольской гимназии, в VІ классе,40 отец мой взял меня с собой в Москву за товаром; я был очень рад. 1830 года, 7 июля, мы приехали в Москву и остановились у дедушки Гаврилы. Он был очень рад нашему приезду. Я сильно устал и лег спать; на другой день мы отправились к дяде Ване; он часто хворал, да и мы его застали совсем больным; он был сильно расстроен, потому что тетя от него сбежала; он жил с своим сыном, доктором Аркадием.41 Жили они очень хорошо; дядя Ваня служил почтовым чиновником в Москве на почте, он был на телеграфе и заведывал им. Дядя Ваня написал письмо дяде Алеше в Питер; он приехал повидаться с нами.42 Дядя Алеша любил рисовать; он мне рассказывал: когда он был мальчиком, то он много рисовал с картин и любил рисовать своих товарищей карандашом и щетинным пером; за это ему доставалось очень от дедушки и от бабушки, а больше всего ему доставалось от учителей в классе; за это однажды чуть не выгнали из пансиона. И я всегда рисовал украдкой, а в особенности от учителей, которых я боялся. Но когда я был в V классе, я смело завоевывал свое любимое занятие и рисовал красками, да не водяными, а масляными, и не на бумаге, а на полотне, и, бывало, по целым дням пропадал по воскресеньям у одного живописца Пахомыча. Этот старичок меня очень любил и учил, как составлять краски и как делать рамки, то есть подрамки, как обтягивать полотно на подрамку и как полотно прокрашивать и просушивать, и как на этом полотне сначала нарисовать карандашом, а затем отделывать красками. Но вот беда моя, говорил дядя Алеша, что не умел я так рисовать карандашом, а по карандашу красками; сколько я учился, а все не научился и рисовал прямо красками, и мой Пахомыч сильно досадовал и говорил, что ты никогда не научишься рисовать, а когда однажды я нарисовал брата Ваню в красной рубашке он удивился и очень похвалил меня и велел всегда так рисовать, прямо красками; он принял во мне большое участие и просил отца, чтобы отец мой отдал меня к хорошему мастеру по рисованию, но отец и слушать не хотел. У Пахомыча было много знакомых, которые хорошо рисовали во дворце, были царские и боярские художники; эти художники стали меня учить, как правильно нужно рисовать, но я их не понимал, они рассердились на меня, разругали меня и Прохорыча,43 плюнули и ушли; так я их больше не видал; когда же я вышел из пансиона, то я поступил в чертежное управление;44 мне платили жалованье 5 рублей ассигнациями; прослужил я чертежником три года; меня назначили помощником землемера в Санкт-Петербург.45 Вот тут-то я познакомился с хорошим художником, профессором Боровиковским, который принял большое участие во мне. Вот тут-то я понял, как нужно правильно рисовать. Хотя он и профессор, но все же очень часто сердился на меня, что я все по-своему стараюсь рисовать; иногда он молчал, когда я им заданный урок исполнял, а иногда делал замечания и удивлялся, что я не понимаю его. Но, признаться, он мне очень много помогал, хотя у меня была привычка рисовать по своему пониманию. Когда я спросил у дяди Алеши, сколько он нарисовал картин, он мне сказал: «С детства карандашом и масляными красками, углем, акварелью и пастелью и чернилами, считая с 1792 года, я Записывал в свою книжечку и по сей год более двухсот двадцати картин разных; у меня осталась дома эта памятка, в которой я записывал числа, год и кого рисовал. На Кавказе я нарисовал девять картин масляными красками. «Как ты думаешь, кого я рисовал?» Я ему сказал: «папу и маму моих, и дядю Павла, и нас всех в саду за чаем, а еще кого, не помню... нет, помню: дворника Федора,46 Матрену-няньку в шлычке и образ пяти святых — Николая, Марфу, Марию, Михаила-Архангела и Андрея,47 на большой доске». — «Ну, вот, ты помнишь хорошо, Коля, а хочешь ты учиться рисовать?» Я ему говорю, что очень хочу, но не умею, а дядя Алеша говорит: «Я тебя буду учить рисовать, и ты поедешь со мной в Питер». Как дядя Алеша и дедушка Гаврила стали упрашивать моего отца, но он не согласился. В Москве мы прожили месяц, а дядя Алеша остался еще недели на две; он рисовал портрет дедушки, дяди Вани и двоюродного моего брата Аркадия, доктора. Остался он только потому, чтобы окончить портрет дедушки. Мы с отцом уехали на Кавказ, купили много товару, так что я и не видал, что дядя окончил портрет дедушки Гаврилы или нет... Осенью, в сентябре,48 мы получили письмо от дяди Алеши, и от дедушки с бабушкой письмо, в котором дядя пишет из Питера, что он доехал благополучно и все его в доме благополучно живут,49 и картины тоже целы. Я всегда любовался его картинами, как он хорошо и скоро их рисовал, и как похожи те, которых он рисовал, ну, как живые, только не дышат и не говорят. В особенности хорошо он нарисовал дядю Ваню пушистой мягкой кисточкой; у него было три палитры, одну он сам делал из доски, четырехугольную с полукруглыми краями; на другой стороне нарисована его семья: тетя Марфа и две дочки с котенком в руках; на этой палитре вырезаны год, месяц и число, а внизу, на правом углу: «А. Г. Венецианов». Эта палитра мне очень нравилась, потому что на ней очень хорошо нарисованы мои двоюродные сестры и тетя, которых я никогда в живых не видал. Мне о них рассказывали дядя Алеша и дедушка Гаврила и бабушка Анна. Бабушка Анна часто говорила:50 когда она была молодой и жила у своих родителей, то дедушка Гаврила очень любил ее брата Александра и был у них как свой человек; потом он женился. «Я за него вышла замуж в 1778 году, 26 апреля». Бабушкина фамилия была таганского купца Калашникова, а мать ее была дочь священника Александровского. Еще бабушка рассказывала, что ее родители были очень богатые, и им жилось очень хорошо. Дедушка и бабушка нам рассказывали, как сказку, про французов, которые их разорили и все сожгли. Бабушка не могла говорить это без слез, что когда они возвратились из Б [неразборчиво], то увидали почти голую площадь, только торчали полуразрушенные стены каменных домов, а деревянных домов ни одного не уцелело во всем квартале, только остались одни угли; по углям можно было узнать улицы, а домов нигде (нет), чей был дом невозможно было найти, потому что по всем улицам разбросаны угли и обгорелое дерево. «По некоторым каменным фундаментам мы разобрались и отыскивали свои бывшие домики. Вот приехал наш сынок Алеша из Питера, он нам построил домик и лавочку да еще дал денег, а то бы с голоду можно было умирать; но дай бог ему и его деткам и его жизни всего лучшего: он не забывает нас, его бог не забудет; он нам выхлопотал от царя-батюшки (нам) пособие, и вот теперь мы опять живем, слава богу, очень хорошо». Дядя Алеша рисовал много памятников для мрамора на могилы и на них делал надписи и говорил, чтобы эти памятники были все для нашей родовой фамилии в Москве, и что он приедет умирать в Москву, а не в Питере. Эти рисунки нам показывал дедушка и смеялся, что Алеша все приготовил, только осталось умереть, Алеша купил место на кладбище в Покровском монастыре, сделал ограду чугунную и поставил памятник дедушке один с бабушкой, себе с тетей Марфой51 и дяде Ване. Удивительно, дядя Ваня никогда нам не писал ни одного письма, а дядя Алеша присылал письма, в год 3 или 4 письма. Он нам писал, когда умер дедушка, бабушка,52 дядя Ваня, брат мой двоюродный Аркадий. Все они умерли в 30-х годах.53 Последнее его письмо папа получил в 1846 году, 27 декабря; он писал так: «Осталось у меня только в живых, близких моему сердцу две дочки, остальные все умерли; самая большая для меня была потеря моей дорогой Марфуши, которая зовет меня к себе днем и ночью; я чувствую, что долго не наживу, уйду к ней; без нее жить трудно, работать не могу, стал, как младенец, ничего не соображаю; хочу рисовать этюд, а у меня получается корова, хочу писать свой дом в именьице, а у меня получается ковчег Ноя; видно, мысль и разум мои взяла с собой Марфуня, лучше бы она взяла меня с собой. Дорогой Павел, ты пишешь, что мы все уйдем искать своих прапрадедов и живыми мы не вознесемся, в этом здравый человек не может быть уверен и не должен этого искать. Но ты пойми, что лучше было бы умереть вперед мне, а не матери, без которой я и дети, как слепые; скажу тебе одно — без матери дом глохнет, без отца — дом сиротеет и беднеет». Это письмо было написано на четырех листах; переписывать мне надоело, а поэтому я его вкратце на память записал; я дяде Алеше послал письмо, в котором его просил мне прислать картинку или рисунки какие-нибудь, а главное, мне хотелось получить палитру его работы и список его картин, но он мне не ответил на письмо. После смерти моего отца я получил письмо из Твери от двоюродной сестры Фелицаты — это было 1847 года54, — что дядя Алеша умер и они уезжают в Петербург; больше я ничего не знал о них, Фелицата мне не написала адреса. Дядя Ратников и жена его и сестра его умерли тоже в 1843 году; так осталась наша родовая фамилия на Кавказе и только на Кавказе. Есть еще Венециановы у нас в Ставрополе, но только это не Венециановы настоящие, а Мурлеевы. Мурлеев был воспитанник моего отца, его отец мой взял для того, чтобы его воспитать до воинской повинности, вместо меня. И вот, когда он вырос, то, отец мой был чудак, вместо того, чтобы его отдать, он отдал меня в солдаты, а Мурлеев остался у отца торговать. Если бы была жива мать моя, то я бы не служил в солдатах, а служил бы Мурлеев-Венецианов. Вот тут я и вспомнил дядю Алешу и его последнее письмо про мать; действительно, без матери — дом пустота, а без отца — дом сирота. Я подумал, лучше бы был дом сирота, нежели пустота, эта пустота, ах, как она тяжела и грустна; мой милый дядя Алеша, как ты прав и как ты умен...
36 Таким образом (см. прим. 32), девичье имя матери автора «Записок» — Мария Григорьевна Лукашенко.
37 Эти родословные утверждения расходятся с данными официальных источников, приводимыми Петровым: «Из Болгарии выехали в Россию в 30-х или 40-х годах XVIII в. Федор Венециано, сын Ивана Проко, с женой Еленой; у Федора был сын Георгий, 1759 г., давно женатый на Екатерине Маркович». Из «Моих записок» явствует, что, кроме Гавриила, отца художника, у Георгия и Екатерины Венециановых был еще сын Николай, старше Гавриила, дядя автора «Записок» Утверждение, что Николай Юрьевич еще лично знал своего деда Ивана (по Петрову — Федора) и бабку Анджелу (Елену), и что переселение в Россию с отцом Георгием Федоровичем произошло на его памяти, может оказаться истинным, ибо если в 1749 г. родился младший, Гавриил Юрьевич (см. прим. 17), то в конце 40-х годов Н. Ю. мог уже несколько лет быть на свете и запомнить путешествие с отцом из Греции в Россию. Умер Н. Ю. ранее 1830 г. (ср. «Записки», под прим. 38 и 39), т. е. восьмидесяти с лишком лет; таким же долголетием отличался, впрочем, и Гавриил Юрьевич, умерший на 85-м году жизни; что касается до (фамилии, которую будто бы носили Венециановы в Греции — Михапуло, то это уже третья; Проко — по Петрову, Фармаки — по словам Фелицаты Венециановой; во всяком случае очень характерна эта разноголосица; не сложную ли фамилию, что-либо вроде Фармаки-Проко, Михапуло-Проко, носили в разных своих ветвях греческие Венециановы?
38 Собственно, два родных брата, Афанасий и Михаил Николаевичи, и двоюродный брат, Павел Гаврилович.
39 Видимо, следует читать: «Мой отец Павел», ибо именно вместе с П. Н. Венециановым торговал дядя автора, П. Г. Венецианов (см. «Записки», под прим. 31: «Дядя Павел жил у моего отца и вместе торговали»).
40 Видимо, следует читать: «в IV классе»; это подтверждается и простым расчетом времени: в 1827 г. Н. П. был в I классе, в 1828 г. — во II, в 1829 г.— в III и теперь, в 1830 г., мог перейти лишь в IV класс.
41 Жена И. Г. Венецианова — Анна Степановна (см. Петров, стр. 270); сын И. Г. — Аркадий Иванович Венецианов, «коллежский асессор, медико-хирург», как значится на надгробном памятнике в Покровском монастыре, умер от холеры 13 июля 1848 г., на 32-м году жизни; женат на Марии Михайловне Венециановой, умершей на девятнадцатом году жизни от холеры же, через три дня после мужа. 16 июля 184S г.: «Супружество их было 2 года и 2 месяца, остался сын Сергеи», гласит надпись на памятнике (ср. также «Московский Некрополь», т. I, стр. 194). Слова «Записок»: «Жил с своим сыном, доктором, Аркадием» нужно понимать так: с сыном Аркадием, бывшим впоследствии докторам, ибо ко времени, о котором говорится в этом месте «Записок», А. И. Венецианову было лишь четырнадцать лет. У Петрова (стр. 270) неверно значится, что Аркадий Иванович умер холостым.
42 Таким образом, в 1830 г. художник был в Москве, приблизительно в июле — начале августа, ибо письмо его о благополучном возвращении в Петербург было получено в семье автора «Записок» в сентябре месяце (см. «Записки»).
43 Раньше: «Пахомыч».
44 Переезд Венецианова в Петербург относится к 1807г. (см. Петров, стр. 274), следовательно, начало московской службы чертежником определяется 1803—1804 г.
45 Таковы же официальные данные: в 1806 г. была решена копировка лесных планов землемерами лесного департамента; в их число, видимо, когда набирался штат, и был принят в 1807 г. чертежник Венецианов, которого еще и в 1811 г. журнал Академии художеств, когда А. Г. искал академического звания, именует землемером, служащнм при Лесном департаменте (см. Петров, стр. 271-274). К этому же времени, 1807 г., как видно из дальнейших слов, относят «Записки» и знакомство А. Г. с Боровиковским; это следует сопоставить со словами самого художника, сказавшего в 1820 г., что картина Гранэ переменила его двенадцатилетние навыки копирования в Эрмитаже; начало работы в Эрмитаже, следовательно, падает тоже на 1807 г. и, может быть, стоит в непосредственной связи с началом учения у Боровиковского (см. Петров, стр.274-278).
46 Ранее «Прохора» (см. прим. 34).
47 Ранее «Павла» (см. прим. 32).
48 См. прим. 42.
49 Жена А. Г. Венецианова — Марфа Афанасьевна и его дочери — Александра и Фелицата. Марфа Афанасьевна, урожденная Азарьева, родилась в 1780 г., умерла от холеры 30 июня 1831 г.; Александра Алексеевна родилась в 1816 г., была замужем, по сообщению Н. ЕЯ Врангеля (см. каталог «Венецианов в частных собраниях», стр. 19), за Петром Александровичем Вороновым (дата смерти его по указанному каталогу: «умер ранее 1830 г.», явно неверна, ибо Александре Алексеевне в 1830 г. было лишь четырнадцать лет). Умерла А. А. Венецианова-Воронова после 1847 г. (см. надпись на памятнике художника, прим. 54). Фелицата Алексеевна родилась в 1818 г., умерла, по утверждению А. Успенского (см. прим. 12), в 1890-х годах.
50 Утверждение автора «Записок», что он лично знал Анну Лукиничну Венецианову, и притом утверждение, дважды повторенное (см. текст под прим. 52), крайне странно: с одной стороны, как ни сказочно-героичен тон рассказа «бабушки Анны»: «...вот приехал наш сынок Алеша... он нам построил домик и лавочку... дай бог ему и его деткам... он нам выхлопотал от царя-батюшки...», все же остается утверждение самого факта: Н. П. Венецианов знал Анну Лукиничну, и это утверждение подкрепляется далее заявлением, что А. Л. умерла «в тридцатых годах» (см. «Записки», под прим. 52). Совершенно ясно, что такие точные указания, как дата замужества А. Л. — 26 апреля 1778 г. (это совпадает со сведениями Петрова, стр. 268): «Гавр. Юрьевич женился не ранее 1778 года»; далее, как девичья фамилия А. Л. — Калашникова, дочь таганского купца; как обстоятельства, способствовавшие браку, — дружба Гавриила Юрьевича с Александром Лукичем Калашниковым, братом А. Д., — что все эти указания сделаны на основании позднейших, не лично от А. Л. слышанных рассказов; но трудно понять, что побудило автора так настойчиво уверять о своем знакомстве с лицом, умершим за пять лет до его рождения: А. Л. умерла в 1812 г., Н. П. родился в 1817 г. Данных же для сомнения в дате смерти А. Л. решительно нет: надгробная надпись говорит, что А. Л. умерла 52 лет от роду в 1812 г. (см. прим. 17), по данным Петрова,
Анна Лукинична была лет на десять моложе Гавриила Юрьевича, родившегося в 1752 г.; таким образом, А. Л. родилась в 1760 г.; восемнадцати лет от роду, как указывает сам автор «Записок», в согласии с другими данными, она вышла в 1778 г. замуж и умерла, следовательно (1760+52), в 1812 г.
51 В действительности, А. Г. похоронен возле Сафонкова (см. прим. 54). Весьма вероятно, что это общая могила А. Г. с Марфой Афанасьевной, как, например, у Г. Ю. с А. Л. Венециановым.
52 См. прим. 17 и 50.
53 См. прим. 18. Аркадий Иванович умер не «в тридцатых годах», а более десятилетия спустя (см. прим. 41).
54 Таким образом, смерть Павла Николаевича, отца автора, датируется концом 1846 г. или началом 1847 г. Дата смерти художника — 4 декабря 1847 г. «Живописец его императорского величества, академик Алексей Гаврилович Венецианов скончался в 1847 г., 4 декабря, на 68-м году жизни; незабвенному родителю — две дочери его» (погост Дубровский, Вышневолоцкого уезда), ср. «Русский провинциальный Некрополь», т. I, стр. 144, М., 1914 г. Памятник Венецианову недалеко от Сафонково |  Весна |  На пашне. Весна. Середина 1820 |
|