Глава четырнадцатая. Страница 4
1-2-3-4-5-6-7
Отрадой сердцу была и недолгая дружба со Станкевичем, оборвавшаяся ранней смертью юноши — Станкевич скончался двадцати семи лет от роду в 1840 году. Для Венецианова эта встреча была словно бы реализацией во плоти его идеального представления о человеке. Вот кто сумел с блеском свершить дело своей жизни — «построить в себе человека»! Именно поэтому его имя, имя человека высокообразованного, но почти ничего не написавшего, опубликовавшего всего лишь несколько переводов, стало тем не менее для лучших людей эпохи — Белинского, Герцена, Добролюбова, Аксакова и многих других — символом идеала. Станкевич самой натурою своей рождал в окружающих людях желание приблизиться к нему по нравственной красоте. Он, как Чаадаев, как Лунин, как многие декабристы в изгнании, как Пушкин, принадлежал к тем личностям, на которых держится нравственный уровень эпохи. Все в нем было Венецианову близко до боли, все мило. В его пристрастии к высоким идеалам не было ничего выспреннего или напускного, высокий духовный строй пронизывал все его существо. По словам Добролюбова, он сумел выработать для себя строгие правила, высокие убеждения и жить в согласии с ними: «Нас пленяло в Станкевиче именно это постоянное согласие с самим собою», «гармония его существа с требованиями чистой нравственности». Станкевич был твердо уверен, что человек не может иначе удовлетвориться, как «полным согласием с самим собою, и что искать этого удовлетворения и согласия всякий не только может, но и должен». Путь к этому один — самопознание, самоусовершенствование. Как раз этим путем старался всю жизнь следовать Венецианов.
Уже в поздние тяжкие годы Венецианов, словно подводя итоги, словно утверждаясь в правильности давних своих мыслей, пишет: «Кто привыкнет жить с самим собою, тот вместе приучится жить со всеми, то есть снисходить всем, а через это избавится иметь нужду городскую льстить, следовательно, избавится рабства». Мысли эти близки не только Станкевичу. А. Иванов в недолгую пору восхищения Брюлловым в черновике письма к нему говорит, что «мир с самим собою, а следовательно и с другими» — необходимое нравственное свойство, что как раз отсутствие такового у Брюллова, при всем блеске живописного таланта, не дает ему возможности стать предтечей расцвета русского искусства. В другой черновой записи Иванов высказывает такую мысль: «...только тогда человек совершенно отличается от четвероногих, когда он углубляется в себя, мирится с собою, ему подобными...» И когда Иванов отмечает в натуре Венецианова как раз это качество — то, что «он умеет сойтиться с людьми, с которыми живет»,— подобная похвала в устах Иванова обретает особую вескость: он находит в Венецианове качество, которое ценил в художнике-творце превыше многих других.
Венецианов сам считал себя философом «деревенским», доморощенным. Мы не знаем, читал ли он философскую литературу; в его письмах упоминается лишь вольтеровский «Гурон». Тем интереснее, что некоторые его мысли, как чистое эхо, откликаются на ряд важных нравственных идей современности. Идеей самоусовершенствования был охвачен не только Иванов или Станкевич, но и Чаадаев, полагавший, что человек должен жить так, словно бы рядом с ним постоянно присутствует бог, наблюдающий каждый его поступок, всякое движение души. Почти так же считал Иванов: человек должен жить, «углубляясь в свой разум как в зерцало присутствия божия».
Венецианов — тоже человек верующий, но в формулировках Чаадаева и Иванова он в своей обыденной жизни как-то по-домашнему заменял бога собственной совестью и семьей, тут он ближе Жуковскому, полагавшему, что высшее «судилище» для человека — его собственное семейство. Как и Чаадаев, Венецианов не приемлет эгоцентризма, «самости». Вот отрывок из одного его письма: «Ах, мой желанный Николай Петрович, как тот счастлив, кого не ослепляет едкой свет необузданной суетности, всегда управляемой безумной самостью, и кто может видеть узника, влекущегося на золотой цепи в страшную неволю етикета, должности, чести и всякой модной сволочи обязанностей!»
В одном из недошедших до нас философических писем Чаадаева, известном в пересказе Надеждина, Чаадаев со страстью выступает именно против эгоцентрической «самости», применяя тот же редко употреблявшийся термин. Чаадаев полагает, что борьба с «самостью», с порывами личного своеволия является высшей степенью самоусовершенствования человека. В свою очередь другой современник Венецианова, Батюшков, говорит об идеале художника почти теми же словами, что и Венецианов в этом письме: он мечтает о человеке, свободном от «неволи должностей и сковывающих его сущность предрассудков». Душа такого человека «нежна и страстна», открыта впечатлениям природы и в то же время способна откликнуться на все высокое, исполнена «благоволения ко всему человечеству».
Зрелые годы жизни и творчества Венецианова приходятся на пушкинскую пору. Имя великого поэта звучало в нашем повествовании не единожды. Трудно утверждать, испытал ли Венецианов, будучи старше Пушкина на двадцать лет, на себе его влияние. Гораздо важнее другое: каждый шел своим путем, но по прошествии большого времени оказалось, что не только направление пути было у обоих общее, а и в мыслях, в понимании некоторых творческих задач, нравственных проблем у поэта и художника оказалось немало родственного.
В 1828 году Венецианов писал портрет Марии Матвеевны Философовой, помещицы Новоржевского уезда Псковской губернии. Ее отец, Матвей Евстигнеевич Рокотов, был псковским предводителем дворянства. Его-то сыну Ивану был поручен надзор за опальным поэтом, благо Михайловское располагалось всего в верстах сорока от рокотовского имения. Иван Рокотов нашел в себе сил отказаться от позорной слежки. Венецианов на протяжении долгих лет поддерживал отношения с Философовыми, тем более что Новоржевский уезд близко подходил к границе Тверской губернии. Он, несомненно, не раз бывал там, быть может, и портрет Марии Матвеевны писался у нее дома. Отношения были столь дружескими, что Венецианов не только обучал живописи одного из крепостных Философовых, но и, поскольку в их доме было небольшое собрание живописи, посылал своих учеников к ним для работы над копиями. У Философовых долгое время бережно хранился не только портрет хозяйки дома кисти Венецианова и прелестная картина «Мальчик со змеем», но и ряд работ его учеников. Когда Пушкин 9 августа 1824 года прибыл в ссылку в Михайловское, он в первые же дни посетил Рокотова, нередко бывал и у Философовых. Возможно, Пушкин мог заинтересоваться неведомым ему дотоле мастером, а случай — помочь свести с ним знакомство в доме Философовых: если принять точку зрения некоторых исследователей, что помещицу в «Утре помещицы» Венецианов отчасти писал с Философовой, то в доме у нее ему приходилось быть много.
Впоследствии Пушкин и Венецианов могли встречаться достаточно часто. Судя по словам П. Каратыгина, он видывал их вместе у Мусина-Пушкина-Брюса; из воспоминаний дочери известно, что сам Пушкин бывал в доме Венециановых в Петербурге. Общих знакомых у них множество: В. Панаев, Лажечников, Кольцов, Воейков, Лангер, Стог, Спасский, Греч, Свиньин, Орлов, Сахаров. Близкие Венецианову люди — Федор Толстой и Краевский — принимали участие в выносе тела погибшего поэта. И это не говоря о лицах общеизвестных — Гоголе, Брюллове, которым было отведено особое место в сердце и художника, и поэта. Собственно, встретиться, но не заметить друг друга они имели возможность и раньше, в доме канцлера Кочубея: юный Пушкин бывал в его доме из-за «предмета первой любви», той самой Наташи, портрет которой, сделанный Кипренским, мы сравнивали с венециановской княжной Путятиной. Пушкин позднее даже намеревался писать роман «Кочубей и дочь его». Венецианов же в ту пору ходил в дом Кочубея срисовывать со старых гравюр русских исторических деятелей для своих литографий. Пушкин называл Кочубея «ничтожным человеком», вряд ли из несвойственного поэту мстительного чувства за то, что в 1828 году тот допрашивал Пушкина по делу о «Гаврилиаде». Быть может, не случайно Венецианов в своей картине изобразил скорее «портрет» кочубеевского кабинета, а героя портрета сделал несоизмеримо крошечным, затерянным среди холодных мраморных колонн, картин в золоченых рамах, разных столов, столиков и кресел?
1-2-3-4-5-6-7
 1 |  Памятник Венецианову недалеко от Сафонково |  Весна |